«И куда это ты собралась? Кто же нам борщ сварит?» — прошипел разъярённый муж.

Антонина поставила чашку на стол и твёрдо сказала:

— Я ухожу, Витя.

В комнате повисла тишина. Даже телевизор, обычно бубнящий фоном, будто затаился, чувствуя напряжение. Виктор медленно развернулся, словно в замедленной съёмке.

— Ты с ума сошла? Кто будет ужин готовить? — проскрипел он, голос дрожал, а взгляд буравил её, будто она объявила о конце света.

Она стояла в дверях кухни, сжимая пакет с документами. Внутри — копии дипломов, трудовой договор и, главное, договор аренды квартиры в другом районе. В другой жизни.

Его слова застыли в воздухе, как пыль. На нём была поношенная майка, он почесывал пятку, в руке — пульт. Обычный вечер, как сотни за последние десять лет. Но для Антонины — последний.

Когда-то они ехали в купе поезда Новосибирск — Москва. Смеялись, жевали пирожки с капустой, купленные на перроне. Виктор рассказывал анекдоты, случайно касался её пальцев, передавая чай. Тогда она смеялась искренне — впервые за годы вырвались из быта, дети у бабушки.

Она смотрела в окно и думала: «Вот она, свобода».

— Помнишь, как сбежали с корпоратива и гуляли до утра? — спросил он тогда.

— Помню. Ты сказал, что женишься на мне, даже если я захраплю, как трактор, — улыбнулась она.

— Я сказал «если», — подмигнул он. Это казалось шуткой.

Сейчас эти слова резали, как нож.

На кухне пахло пригоревшей гречкой. На столе — грязная сковорода, носки сына под табуреткой, гора немытой посуды.

— Тонь, ты посуду когда помоешь? — крикнул он из комнаты. — Даже ложки чистой нет!

Она молча вытерла руки об фартук, достала из шкафа контейнер с надписью: «Ужин. Витя.» Поставила в холодильник. Как всегда. Только сегодня — в последний раз.

Она вспомнила их поездку в Питер. Сидела у окна, а он уткнулся в телефон, смотрел мемы. За два часа не сказал ни слова.

— Виктор, посмотри, как красиво, — прошептала она.

— Угу, — буркнул он, не отрывая глаз от экрана.

На третий день отпуска он ушёл играть в бильярд с «Серегой из соседнего номера» и вернулся под утро.

Позже Антонина разбирала бельё из стиралки. Из комнаты доносился смех — Виктор смотрел «Камеди Клаб». Она слушала и чувствовала, как что-то внутри затягивается туже, с каждым днём всё невыносимее.

— Я ведь не пью, не бью, — оправдывался он, когда она пыталась поговорить. — У других жёны мечтают о таком муже.

Мечтают.

Это слово въелось в память. Как когда она слегла с температурой 39, а он крикнул из кухни:

— Тонь, супа нет! Что есть-то будем?

Она смотрела в потолок и думала: когда же она перестала быть собой? Стала просто функцией — готовь, мой, терпи.

Однажды она увидела в зеркале чужое лицо — уставшее, потухшее. Внутри звучало: «Ты должна. Ты должна…»

Ночью она нашла старую тетрадь со стихами. Её почерк был другим — живым, лёгким. Она плакала. Не от боли — от удивления: когда-то она умела мечтать.

Наутро Антонина отправила резюме в стоматологию. Не ради карьеры — ради выхода из дома. Своей зарплаты. Людей, которые видят её.

Сейчас, глядя на Виктора, она впервые за годы говорила правду — себе.

— Без тебя всё рухнет, — прохрипел он. — Дети…

— Дети выросли, — тихо ответила она. — И ждут, что им всё подадут, как ты. Не хочу, чтобы дочь думала, что это норма.

Он молчал. В его глазах мелькнул страх — не потерять её, а потерять удобство.

— Куда ты? — хрипло спросил он.

— Туда, где меня не спросят, кто сварит борщ.

Антонина надела пальто, взяла сумку. В кармане — ручка, подаренная детьми. Она провела по ней пальцами и вышла.

На улице пахло дождём, свежим хлебом из булочной и свободой.

Первые ночи спала на раскладушке под старым пледом. Стены пустые, свет от голой лампочки. Но тишина. Никто не кричит, не требует.

Утром проснулась без будильника. Тихо. Сквозь дешёвые шторы пробивалось солнце. Почти счастье.

На работе ей улыбались. Путалась в графиках, но коллеги подсказывали, подсовывали шоколадки. Она ещё не знала их имён, но чувствовала: с неё слезает старая кожа.

Прошёл месяц. Виктор не звонил. Дочь писала: «Мама, я с тобой». Сын молчал. Она не винила их — у каждого своя боль. Теперь у неё была своя правда.

Как-то вернулась с рынка, несла картошку, лук. Всё для себя. У двери лежал конверт. Внутри — фото: они с Виктором и детьми, лет пятнадцать назад. Она — в ситцевом платье, улыбается.

Антонина сложила фото вдвое и убрала в стол. Не выбросила — пусть лежит, но не беспокоит.

На работе её повысили. Выдали ключи, график отпусков. Впервые за годы — доверие.

Однажды задержалась, шла вечером. У метро раздавали кофе.

— С молоком? — спросил парень в кепке.

— С молоком, — кивнула она и вдруг рассмеялась. Просто так.

Шла по улице с бумажным стаканом, а в душе было легко. И ни одной грязной тарелки в раковине.