“Куда это ты собралась, кто суп варить будет?” — прошипел разъярённый муж.

Татьяна поставила чашку на стол и твёрдо ответила:

— Ухожу, Дима.

В комнате повисла тишина. Даже телевизор, вечно гудящий фоном, будто затаился, чувствуя напряжение. Дмитрий медленно развернулся, будто в замедленной съёмке.

— Ты что, с ума сошла? Кто ужин приготовит? — голос его дрожал, а взгляд сверлил её, словно она объявила о конце света.

Она стояла в дверях кухни, сжимая пакет с документами. Внутри — копии дипломов, трудовой договор и главное — договор аренды квартиры. В другом районе. В другой жизни. В той, где она снова станет собой.

Его слова повисли в воздухе, как пыль. На нём была застиранная майка, одной ногой он почесывал пятку, в руке — пульт. Обычный вечер, как сотни до этого. Но для Татьяны он стал последним.

Когда-то они ехали в купе поезда Самара — Санкт-Петербург. Смеялись, жевали пирожки с капустой из вокзального ларька. Дмитрий рассказывал анекдоты, их пальцы случайно касались, когда он передавал ей стакан чая. Тогда она смеялась искренне — это был их первый отпуск без детей, оставшихся с бабушкой.

Она смотрела в окно и думала: «Вот оно, счастье». Стрекотание колёс сливалось с биением сердца, и казалось, что всё возможно.

— Помнишь, как сбежали с корпоратива и гуляли всю ночь? — спросил он тогда.

— Конечно. Ты сказал, что женишься на мне, даже если я растолстею и буду храпеть, — улыбнулась она.

— Я сказал «если», а не «когда», — подмигнул он. Тогда это казалось шуткой.

Теперь же эти слова звучали как приговор.

На кухне пахло подгоревшей гречкой. На плите — прилипшая каша, под табуреткой — носки сына, в раковине — гора посуды.

— Тань, ты посуду когда мыть собралась? — крикнул он из зала. — Чай даже пить не из чего!

Молча вытерла руки о фартук, достала из шкафа контейнер с запиской: «Ужин. Дима.» Поставила в холодильник. Как всегда. Только сегодня — в последний раз.

Она вспомнила тот перелёт в Крым. Сидела у иллюминатора, а он весь полёт уткнулся в сериал на телефоне. Она смотрела на облака — белые, как сахарная вата. Он не сказал ни слова.

— Посмотри, как красиво, — прошептала она.

— Угу, — буркнул он, не отрываясь от экрана.

На третий день отпуска он ушёл играть в бильярд с «Серегой из соседнего номера» и вернулся на рассвете.

Поздним вечером Татьяна гладила бельё. Из комнаты доносился смех — Дмитрий смотрел передачу, где люди кричали и проигрывали миллионы. Она слушала этот смех и чувствовала, как внутри закипает что-то острое, с каждым днём всё больнее.

— Я ведь не бью тебя, не изменяю, — однажды сказал он, когда она попыталась заговорить. — У других жёны вообще в аду живут. Тебе повезло.

«Повезло».

Это слово въелось в память. Она не могла забыть, как однажды слегла с температурой. Дмитрий принёс таблетки, бросил их на тумбочку и ушёл смотреть хоккей. Потом крикнул из кухни:

— Тань, а суп кто варить будет?

Она лежала, дрожа от жара, и смотрела в потолок, будто ища ответ: когда же она превратилась в приложение к плите и швабре?

Однажды она подошла к зеркалу и увидела чужое лицо — уставшее, потухшее. Внутри звучало только: «Ты должна. Ты должна. Ты должна…»

Той ночью она нашла старую тетрадь со стихами. Её почерк был другим — лёгким, как у той, что ещё верила в мечты. Она долго смотрела на эти строчки и вдруг заплакала. Не от боли — от удивления, что когда-то была живой.

Наутро она отправила резюме в стоматологическую клинику. Не потому, что мечтала там работать. Просто это было место вне дома. С графиком. С коллегами. С зарплатой на её карту.

Теперь, глядя на Дмитрия, она впервые за годы говорила правду — не ему, а себе.

— Ты нам без надобности, — пробурчал он. — Без тебя всё рухнет. Дети…

— Дети выросли, — тихо ответила она. — И давно учатся у тебя. Ждут, что им всё подадут. Я не хочу, чтобы дочь думала, что это норма.

Он молчал, и в его глазах мелькнул страх. Не потерять её — потерять удобство.

— Куда ты пойдёшь? — хрипло спросил он.

— Туда, где меня не спросят, кто обед приготовит.

Татьяна надела пальто, взяла сумку, которую собрала заранее. В кармане — ручка, подаренная детьми. Она сжала её в руке и вышла.

На улице пахло дождём, свежим хлебом из булочной и свободой.

Первую ночь она провела на матрасе в пустой квартире, под старым пледом, оставшимся с времён, когда сын был маленьким. Стены голые, лампочка без плафона. Но в этой пустоте было тише, чем дома. Здесь никто не кричал, не требовал, не приказывал.

Она проснулась без будильника — впервые. Только тишина и солнечный свет через дешёвую занавеску. Почти счастье.

На работе ей дали старый компьютер, но улыбались искренне. Коллеги помогали, подсказывали, оставляли на столе шоколадки. Она ещё запоминала имена, но уже чувствовала, как с неё слазит старая кожа — жизнь, где её не замечали.

Прошёл месяц. Дмитрий не звонил. Дочь написала: «Мама, я с тобой. Просто мне нужно время». Сын молчал. Но она не винила их. У каждого своя боль. Теперь у неё была своя правда.

Однажды она вернулась с рынка с сеткой картошки. В дверях лежал конверт без подписи. Внутри — фото: они с Дмитрием и детьми лет десять назад. Она — в ситцевом платье, улыбается, сын на руках, он — рядом, напряжённо улыбается.

Она посмотрела на ту себя — юную, доверчивую. Аккуратно сложила фото и убрала в ящик. Не выбросила — пусть будет, но не мешает.

Весна пришла неожиданно. На работе её перевели на ресепшен. Дали ключи, график отпусков. Она впервые за годы почувствовала — ей доверяют.Она сделала глоток кофе, посмотрела на небо — чистое, безоблачное, как её новая жизнь — и поняла, что наконец-то дышит полной грудью.