— Куда это ты собралась? Кто нам теперь борщ варить будет? — прошипел разъярённый муж.

Светлана поставила чашку на стол и спокойно ответила:

— Я ухожу, Женя.

В комнате повисла тишина. Даже телевизор, обычно тарахтящий фоном, будто затаился, ощущая напряжение. Евгений медленно повернулся, словно в замедленной съёмке.

— Ты рехнулась? А кто ужин готовить будет? — прошипел он, дрожащим голосом, уставившись на неё, будто она объявила конец света.

Она стояла в дверях кухни, сжимая в руках пакет с документами. Там было всё: копии дипломов, подтверждение новой работы и — самое главное — договор аренды квартиры, снятой на полгода. В другом районе. В другой жизни. В другой версии себя.

Его слова зависли в воздухе, как пылинка. На нём была потрёпанная майка, он почёсывал пятку, зажав в руке пульт. Обычный вечер, как сотни других за последние десять лет. Только для Светланы он был последним.

Когда-то они ехали на верхних полках поезда Ростов — Санкт-Петербург. Смеялись, жуя чебуреки с вокзала. Женя рассказывал анекдоты, случайно касаясь её пальцев, передавая стакан чая. Светлана тогда смеялась искренне — у них был отпуск, первый за долгое время, а дети остались у бабушки.

Она смотрела в окно и думала: «Вот она, свобода». Поезд стучал колёсами ровно, как её сердце, и казалось, что всё возможно.

— Помнишь, как сбежали с корпоратива и гуляли в парке? — спросил он тогда.

— Конечно. И ты сказал, что женишься на мне, даже если я буду храпеть и поправлюсь, — улыбнулась она.

— Я сказал «если», а не «когда», — подмигнул он. Тогда это казалось шуткой.

Сейчас, спустя пять лет, эти слова звучали как пощёчина.

На кухне пахло подгоревшей гречкой. На столе — грязная сковородка, носки сына под табуреткой, гора немытой посуды.

— Света, ты посуду когда помоешь? — крикнул он из комнаты. — В раковине даже ложки чистой нет!

Она молча вытерла руки о фартук, достала из ящика пластиковый контейнер с надписью: «Ужин. Жене.» Поставила его в холодильник. Как всегда. Только сегодня — в последний раз.

Она вспоминала перелёт в Крым. Сидела у иллюминатора, а Женя — рядом, но весь полёт увлечённо смотрел сериалы на планшете. Она наблюдала за облаками: они напоминали кусочки ваты. Он не сказал ни слова за два часа.

— Посмотри, как красиво, — тихо произнесла она.

— Ага, — буркнул он, не отрываясь от экрана.

На третий день отпуска он ушёл играть в бильярд с соседом по номеру, «Серёгой с первого этажа», и вернулся под утро.

Поздним вечером Светлана разбирала бельё после стирки. Из комнаты доносился смех — Женя смотрел шоу, где участники кричали, прыгали и теряли миллионы. Она слушала этот смех и чувствовала, как что-то острое колет её изнутри, с каждым днём всё сильнее.

— Я ведь не делаю тебе ничего плохого, — однажды сказал он, когда она попыталась поговорить. — Не бью, не изменяю. У других вообще кошмар. Тебе ещё повезло.

Повезло.

Это слово врезалось ей в память. Она не могла забыть, как однажды слегла с температурой под сорок. Женя принёс ей таблетки, положил на подоконник и ушёл смотреть хоккей. Потом крикнул из кухни:

— Света, ты суп не сварила. Что теперь есть?

Она лежала, дрожа от жара, и смотрела в потолок, словно он мог ответить, когда именно она перестала быть собой. Когда стала просто функцией: готовить, убирать, терпеть.

Однажды она подошла к зеркалу и увидела лицо — не своё. Уставшее, пустое, с потухшим взглядом. Внутри звучало только: «Ты должна. Ты должна. Ты должна…»

Той ночью она нашла старую тетрадь в мягкой обложке, где когда-то писала стихи. Её почерк был другим — живым, свободным, как у человека, который верит в мечты. Долго смотрела на строки юности и вдруг заплакала. Тихо, чтобы никто не услышал. Не от боли — от удивления, что когда-то была другой.

На следующее утро она отправила резюме на вакансию администратора в частную клинику. Не потому, что это была работа мечты. Просто она была вне дома. С чётким графиком. С другими людьми. С зарплатой на свою карту.

Сейчас, стоя перед Женей, она впервые за долгое время чувствовала, что говорит правду — не ему, а себе.

— Ты нам никто не будешь, — пробормотал он. — Без тебя всё развалится. Дети…

— Дети выросли, — тихо ответила она. — И давно живут, как ты. Ждут, что им всё принесут. Я не хочу, чтобы дочь считала, что это нормально.

Он молчал, а в его глазах впервые мелькнуло что-то похожее на страх. Не потерять её — потерять удобное.

— Куда ты пойдёшь? — хрипло спросил он.

— Туда, где меня не спросят, кто будет варить борщ.

Светлана вышла в прихожую, надела пальто, взяла дорожную сумку, собранную заранее. В верхнем кармане — ручка, подаренная детьми. Она провела по ней пальцами. А потом вышла.

На улице пахло мокрым асфальтом, свежим хлебом из булочной за углом и свободой.

Первую ночь она провела в новой квартире, на надувном матрасе, под детским пледом в машинках. Стены были пустые, лампочка — без абажура. Но даже в этой пустоте было тише, чем дома. Здесь никто не требовал, не ждал, не кричал.

Она проснулась под утро — впервые без будильника, без звона посуды, без громких спортивных трансляций. Только тишина. И мягкий свет пробивался сквозь штору, купленную на распродаже. Это было почти счастье.

На новой работе ей выделили старый компьютер и тепло улыбнулись — без жалости. Коллектив оказался разным, но добрым. Она пока путалась в графиках, но кто-то подсказывал, кто-то ставил перед ней чашку чая, а кто-то клал шоколадку на край стола. Она ещё не знала их имён, но чувствовала, как с неё слезает старая шкура — жизнь, где её просто не замечали.

Прошёл месяц. Женя не звонил. Дочь прислала сообщение: «Мам, я с тОна сделала глоток кофе, закрыла глаза и поняла, что даже если впереди будут трудности, это её выбор — и впервые за долгие годы она радовалась дороге, а не убегала от чего-то.